The article characterizes one of the Central proclaimed goals of the revolution of October 1917 and August 1991 – establishment of freedom in society: political freedom, social freedom and legal liberties. In comparative-legal aspect addresses the degree of achievement of this purpose the results of the revolutions. Reveals conservative meaning of freedom is different from liberal-democratic approach to freedom. Approach to the concept of freedom through the prism of revolution is political in nature, but the revolutionary mood of the early XX century differed from those at the end of the XX century, had a moral and ethical component, at least part of the content of "freedom", this should be seen as different approaches to the revolutions of the beginning and the end of the century, the various goals of these revolutions, investing in the concept of freedom.
conservatives, liberals, history of law and state, freedom, equality, fraternity, the October revolution, a coup.
Развитие категории свободы в русской культурной истории и истории права и государства берет свое начало в христианстве, где свобода рассматривается в своей относительности к божественному промыслу. Становление учения о свободе в Российской империи связано с исконно русской православной традицией, где свобода состоит, скорее, в этическом и нравственном аспектах, чем в политическом и правовом. Свобода на Руси – это нечто мистическое, свойственное божеству, человек не обладает высшей степенью свободы, но он свободен «в воле Божьей». Именно в таком виде представление о свободе легло в основу консервативного (охранительного) течения, к которому на протяжении XIX и в начале XX в. относились славянофилы, почвенники и иные охранители русской традиционности. В этот исторический период в русской мысли зарождается представление о другой свободе – свободе в том виде, в каком она известна в европейском мире. В первую очередь, это идея, «отражающая такое отношение субъекта к своим актам, при котором он является их определяющей причиной…» [3]. Т. Гоббс, Б. Спиноза, Г. В. Ф. Гегель, Ф. Энгельс уверили европейцев во взаимной связи свободы и «познанной необходимости». В рамках этого философского представления о свободе зарождаются концепции правовых свобод (личных, социальных, политических) – так сформировалось либерально-правовое течение (liberalis от лат. – свободный), провозглашающее незыблемость прав и свобод человека. В таком виде это течение появляется в Российской империи. Либералы претендуют на идейное господство, в том числе в отношении представлений о свободе, консерваторы отстаивают аполитичный подход к этой категории. Собственно, в этой борьбе, как оказалось, зрела идея революции.
Свобода в мировой юридической истории в какой-то момент стала неким идеологическим и политико-правовым эталоном. Такой идеализированный подход был воспринят революционно настроенными политическими лидерами, которые обещали через свободу решить если не все политические и социальные проблемы, то по крайней мере их большинство. Свобода, таким образом, выйдя за рамки бытующих представлений о ней, становится неизменным инструментом политического и правового манипулирования, может провозглашаться целеполагающим фактором оппозиционных настроений, лежать в основе государственных переворотов, революций и войн. При этом, как показала практика, достижения целей свободы в результате переворотов, революций, войн не последовало. Кроме того, как отмечает Б. Г. Капустин, «акты свободы не предсказуемы в принципе. Такова их онтологическая «природа», укротить которую не в силах никакая методология познания, даже та, которой обладают «самые передовые» современные социальные науки» [2. С. 27]. Так случилось в 1917 г., итоги Февральской революции были непредсказуемы и вместо обещанной «буржуазной свободы» [4. С. 28] получилась неопределенность и неясность будущего страны, возросло недоверие народных масс, Временному правительству направлялись резолюции Советов депутатов со всей страны. Так, Резолюцией Иваново-Вознесенского Совета рабочих и солдатских депутатов о войне, «займе свободы» и об отношении к Временному правительству от 12 мая 1917 г. прямо провозглашалось, что Совет решительно против какой бы то ни было поддержки так называемого «Займа свободы» [7. С. 281], а в части отношения к Временному правительству отмечалось, что «широкие слои населения… начинают терять надежды на Временное правительство и отказывают ему в доверии… Вступление социалистов в коалиционное министерство якобы для защиты свободы буржуазией всех стран будет использовано как вступление для продолжения войны до победного конца, обманув трудящиеся массы, тем самым ослабив международную борьбу за мир. Поэтому мы высказываемся решительно против вступления социалистов в коалиционное министерство и стоим за переход всей власти к Совету рабочих и солдатских депутатов как единственному органу, способному вывести страну из действительного тупика…» [7. С. 281]. Совет рабочих депутатов городского района Москвы, Грозненский Совет и другие в своих резолюциях призывают к революционной демократии, представителями которой называют Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов [7. С. 282]. Как это ни парадоксально, но и в результате перехода власти к Советам по итогам Октябрьской революции 1917 г. демократии достичь не удалось, хотя либерально-демократические ценности как некий идеал сопровождали революцию. Кроме того, как утверждает В. Н. Синюков, «советское право в научных исследованиях весьма односторонне исчерпывалось классовой природой… Теоретики [права] в советское время и его критики в постперестроечный период ничего в нем больше, в принципе, не видели. Это сугубо идеологический подход к сложным явлениям культуры, когда понятие права выводится на орбиту высокого абстрагирования, на которой его предлагают рассматривать как универсальный спутник некоей общей цивилизации с набором идеальных характеристик – демократизма, гуманизма, равенства, справедливости и т. д., толкуемых к тому же в либеральном духе. Советское право находится вне этих идеальных построений как явление, совершенно прозрачно-классовое, политическое, которое должно быть просто демонтировано и заменено» [5. С. 159].
Не удалось достичь подлинной демократии и по результатам так называемого «путча ГКЧП» 1991 г., имеющего все признаки революции, хотя официально не признанного таковой. Курс на демократию с ее элементами – свободой, равенством и братством – был провозглашен еще в середине 1980-х годов. После попытки захвата власти в августе 1991 г. принимается Декларация прав и свобод человека и гражданина (ноябрь 1991 г.), а в апреле 1992 г. в действовавшую Конституцию 1977 г. вносятся изменения и дополнения, касающиеся прав и свобод человека и гражданина, пределов ограничений этих прав и свобод и т.д. Пожалуй, период демократизации России начался только после 1993 г., когда лозунги свободы стали воплощаться в жизнь, государство стало гарантом прав и свобод человека, а ответственность за права и свободы стала действенным правовым институтом. Однако даже спустя 20 лет закрепленные в Конституции Российской Федерации свободы достижимы не всегда, не для всех и не во всяком случае. Это понятно, ведь абсолютная свобода – это уже не свобода, а крайняя степень анархии, ведь в Конституции закреплено, что осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц – это обеспечивает государство.
Необходимость в демократических преобразованиях показали обе революции. Следует отметить, что ключевые задачи революций были совершенно разными, сами революции сильно отличаются по событийности, объектам и правовым и политическим последствиям, более того, события лета 1991 г. даже не именуют революцией, ограничиваясь термином «путч». Разными оказались и результаты революций. Однако наличие сходных промежуточных и второстепенных задач, сходных инструментов их реализации, сходных движущих мотивов позволяет проводить параллели между этими событиями. Революция должна рассматриваться как слом существующей системы, на развалинах которого строится новое. Политики будут искать в этом выгодоприобретателей и, скорее всего, придут к подобию вывода Отто Бисмарка, что за всеми революциями стоят англо-саксы, что финансирование революций идет из-за рубежа, что в боевых действиях участвуют наемники из других государств и т .д. Юристы будут искать виновных, устанавливать цепь событий, приведших к тяжким преступлениям. Историки будут скрупулезно фиксировать все факты, связанные с революционными действиями, действиями, предшествующими революции и последующими за ней, а также связывать события с исторической обстановкой, в которой они зародились, развивались и завершались. Однако свобода, в которой искренне нуждается общество, так и не будет найдена, поскольку цели революции, как правило, более высокие, государственные, и интерес – властный.
Что же касается консерваторов, то для них на первом плане стоит высокое чувство идеи свободы. Сама свобода противопоставляется рабству, а не анархии, как у либералов. В начале XXв. Н. Бердяев пишет об освобождении человека, когда его «духовная природа должна ему быть возвращена, [когда] он должен сознать себя свободным и духовным существом. Если же человек остается существом материальным и экономическим, духовная же его природа признается иллюзией сознания, обманной идеологией, то человек остается рабом и раб по природе» [1. С. 68]. Вл. Соловьев пишет о свободе как о необходимости и, одновременно, как элементе божественной любви: «Для Бога необходима свобода… свобода не может быть понятием безусловного, логически исключающем понятие необходимости» [6. С. 257]. Но даже консерваторам-охранителям ничто земное не чуждо и в свете новых прозападных веяний они также смотрят на свободу через призму политики. И на свободу они смотрят также и с другой стороны – как на освобождение от крепостничества, от зависимости, от рабского труда, от дискриминационного притеснения, от явного правового неравенства, свободу от бедности, даже свободу от невежества и нигилизма.
Надо признать, что обе революции – и Октябрьская 1917 г., и путч 1991 г. – в своей основе имели глубокий кризис – и духовный, и политический, и одновременно юридический – кризис системный. Идея свободы в этом кризисе сыграла немалую роль. Однако то, каким образом была использована категория свободы, наводит на мысль о манипулировании массовым правосознанием посредством постановки объективно недостижимых в полном объеме задач, связанных с провозглашением свобод, в первую очередь, либерально-демократических свобод: свободы как неприкосновенности, свободы труда, свободы вероисповедания, свободы митингов, демонстраций и шествий, свободы передвижения и выбора места жительства, свободы избираться и быть избранным и др.
Духовная-нравственная и этическая свобода – это категории более упроченные в русском сознании, более близкие российскому менталитету. И каждый раз, когда Отечество, наконец, оправляется от революционных потрясений (как ранее было показано, базирующихся на лозунгах о правовых свободах), российское мировоззрение неизменно возвращается к идеалу духовной свободы, исконно присущему российскому культурному, а с некоторых пор и правовому сознанию.
1. Berdyaev N. O rabstve i svobode cheloveka. M.: AST: Astrel´: Poligrafizdat, 2010. 316 s.
2. Kapustin B. O predmete i upotrebleniyakh ponyatiya «revolyutsiya». Logos. 2008. № 6. S. 3-47.
3. Novaya filosofskaya entsiklopediya. Elektronnyy resurs Instituta filosofii Rossiyskoy akademii nauk: http://iph.ras.ru/elib/2670.html. (Aktual´no na 25 dekabrya 2015 g.).
4. Revolyutsiya kak kontsept i sobytie: monografiya / redkol.: Vartumyan A. A., Il´inskaya S. G., Fedorova M. M. M.: OOO «TsIUMiNL», 2015. 183 s.
5. Sinyukov V. N. Rossiyskaya pravovaya sistema. Vvedenie v obshchuyu teoriyu. M.: Norma, 2013. 672 s.
6. Solov´ev V. S. Propovednik v pustyne: propovedi o prave (Izbrannye trudy) / sost. V. I. Lafitskiy i E. A. Yurtaeva. M.: Statut, 2014. 623 s.
7. Khrestomatiya po istorii gosudarstva i prava Rossii / sost. Yu. P. Titov. M.: Prospekt, 2010. 480 s.
