аспирант с 01.01.2023 по 01.01.2025
Следственный отдел по Центральному району г. Волгограда СУ СК РФ по Волгоградской области (Руководитель)
Волгоград, Россия
ВАК 12.00.01 Теория и история права и государства; история учений о праве и государстве
ВАК 12.00.02 Конституционное право; конституционный судебный процесс; муниципальное право
ВАК 12.00.10 Международное право; Европейское право
ВАК 12.00.12 Криминалистика; судебно-экспертная деятельность; оперативно-розыскная деятельность
ВАК 12.00.14 Административное право; административный процесс
УДК 343 Уголовное право. Уголовное судопроизводство. Криминология. Криминалистика
ГРНТИ 10.79 Уголовно-процессуальное право (уголовный процесс)
ГРНТИ 10.07 Теория государства и права
ОКСО 40.00.00 Юриспруденция
ББК 67411 Уголовно-процессуальное право (уголовный процесс)
ББК 60 Общественные науки в целом
ТБК 7582 Уголовно-процессуальное право
BISAC LAW027000 Criminal Procedure
Статья посвящена сравнительно-правовому анализу отдельных оснований прекращения уголовного преследования на досудебной стадии в зарубежных странах. Автором, на основании анализа ряда норм зарубежного уголовно-процессуального законодательства, выявлены основные тенденции, характеризующие его современное развитие в данной сфере; сопоставлены известные российской и зарубежной практике основания прекращения уголовного дела и уголовного преследования. По итогам работы обосновываются выводы относительно возможных перспектив дальнейшего развития российского законодательного регулирования прекращения уголовного преследования и оптимизации соответствующей правоприменительной практики с учетом актуального зарубежного опыта.
прекращение уголовного дела, прекращение уголовного преследования, досудебное производство, уголовный процесс в зарубежных странах
Вопросы сравнительно-правового анализа института прекращения уголовного преследования, несмотря на традиционный исследовательский интерес, получают в рамках отечественной юридической науки далеко не полное освещение. Тем более актуальным обращение к ним видится в свете динамики современного развития уголовно-процессуального законодательства в нашей стране и за рубежом, а также принимая во внимание то, что обоснованность прекращения уголовного дела в ходе досудебного преследования неизменно вызывает масштабные дискуссии, как в доктрине [3, с. 43 – 45], так и на практике. Кроме того, изучение соответствующих норм и правоприменительной практики значимо и в контексте международного сотрудничества в сфере уголовного судопроизводства.
Анализируя соответствующий зарубежный опыт, следует, прежде всего, отметить, что уголовно-процессуальному законодательству большинства государств присущ ряд аналогичных российским (предусмотренным ст. 24 и 27 УПК РФ [1]) оснований прекращения уголовного дела и уголовного преследования. Так, в числе подобных оснований можно назвать отсутствие события или состава преступления, истечение сроков давности уголовного преследования, издание акта об амнистии и т.д.
В то же время, стоит заметить, что в некоторых государствах наблюдается иное, в сравнении с характерным для России, соотношение институтов освобождения от уголовной ответственности и наказания и прекращения уголовного дела и уголовного преследования; ряд соответствующих оснований в зарубежной практике понимается специфически, что в значительной мере опосредовано различиями в принципиальных началах уголовного процесса.
Так, в этой связи примечательно, что английское право (а также основанные на нем правовые системы ряда государств – членов Британского Содружества наций) отличается наличием принципа целесообразности уголовного преследования применительно ко всем стадиям последнего (что опосредует, в частности, возможность его дискреционного применения органом расследования в ситуациях заведомого скорого истечения срока давности уголовного преследования [7, с. 32]; оценка законности соответствующих решений в надзорном порядке проводится только в отдельных случаях). Достаточно сходной логики в данных вопросах придерживается и уголовный процесс США.
Рассматриваемый принцип, не формализованный в российском уголовном процессе, в последние десятилетия отчасти становится характерным и для континентально-европейских государств, хотя понимается, как правило, более ограниченным образом (наиболее широкая трактовка характерна для Швейцарии). Например, в Эстонии (УПК принят в 2003 г.) он применим в ситуациях прекращения уголовного преследования (при отсутствии общественного интереса и незначительности вины), но не принятия решения о возбуждении уголовного дела [10, p. 72]; другим примером восточноевропейского государства, закрепившего соответствующий принцип, выступает Северная Македония [10, p. 152]. В ФРГ (в особенности после законодательных изменений 2013 г.) и во Франции соответствующие вопросы, как правило, решаются в порядке реализации широких дискреционных полномочий прокуратуры [10, p. 92 – 93].
Необходимо подчеркнуть, что вопрос о законодательном закреплении принципа целесообразности в уголовном процессе в последние годы дискуссионно обсуждается и некоторыми отечественными авторами – например, Н.Н. Апостоловой [4], Л.Н. Котляровой, И.Г. Смирновой, А.Н. Усачевым [8] и иными авторами. В то же время, оценивая возможности актуализации соответствующей практики в России, видится более уместным солидаризоваться с большинством российских ученых (например, М.Ш. Буфетовой, Н.Ю. Литвинцевой, С.П. Серебровой и др.) [5], отмечающих, что формализация инициатив такого рода обусловила бы конфликтность основополагающих начал уголовного судопроизводства, нивелировав значение принципа публичности процесса; кроме того, процессуальная экономия, возможности реализации которой в рамках существующей модели судопроизводства далеко не исчерпаны, не должна предполагать упрощение формы вопреки гарантиям прав участников процесса.
Другими достаточно распространенными и, в значительной мере, соотносимыми с известными отечественной правовой системе основаниями прекращения уголовного дела и уголовного преследования в зарубежной практике в рассматриваемом аспекте выступают возмещение ущерба и выплата штрафа. При этом, если применительно к России речь идет о прекращении уголовного дела или уголовного преследования в связи с назначением меры уголовно-правового характера в виде судебного штрафа (ст. 25.1 УПК РФ; суд может применять данную меру по собственной инициативе или по результатам рассмотрения ходатайства, поданного следователем с согласия руководителя следственного органа либо дознавателем с согласия прокурора), то в ряде зарубежных государств (Бельгия, Нидерланды, Шотландия – чье законодательство в ряде аспектов отличается от действующего в остальных частях Великобритании) подобные меры могут быть реализованы на досудебной стадии (следственным органом или прокуратурой); другим отличием (помимо упомянутых государств, имеющим место также в ФРГ) выступает возможность определения такого рода штрафа не как определенной санкции, а в порядке компенсации причиненного вреда (возможно – дополнительной) потерпевшему [10].
Оценивая соответствующие зарубежные практики на предмет возможной актуализации, видится возможным отметить, что, при их определенной совместимости с логикой российского уголовно-процессуального законодательства, для последнего в данной сфере характерны более содержательные процессуальные гарантии (с задействованием механизма судебного контроля). Кроме того, отечественный законодатель традиционно делает акцент не только и не столько на компенсаторной составляющей (с позиций возмещения материального или морального вреда), но и на необходимости заглаживания иным образом причиненного преступлением ущерба (в частности, применительно к возможности прекращения уголовного дела в связи с примирением сторон), что более полно соответствует задаче восстановления социальной справедливости. В этой связи, необходимость заимствования соответствующего зарубежного опыта не выглядит очевидной, хотя он и заслуживает определенного внимания с позиций процессуальной экономии.
Наконец, еще одним достаточно интересным вектором развития рассматриваемого уголовно-процессуального института в зарубежных правопорядках видится его взаимосвязь с альтернативными формами разрешения уголовно-процессуального конфликта, преимущественно неизвестными отечественной практике.
Так, упомянутые особенности английского уголовного процесса предполагают, в числе прочего, установление законодателем ряда оснований прекращения уголовного преследования альтернативного характера – в виде как свободного отказа (реализуемого как потерпевшим, так и органом расследования), так и предупреждения (дифференцированного на несколько форм, из которых официальное имеет наиболее существенные юридические последствия), а также, с 70-х гг. ХХ в. – медиации (посредничества), сопряженной с заглаживанием причиненного вреда [7, с. 33 – 34]. Необходимо отметить, что исторически признание уголовно-процессуальной медиации характерно для государств, относящихся к системе общего права (Австралия, Канада, США), либо испытывающих ее существенное влияние (Израиль).
Среди государств континентальной Европы, наиболее активно применяющих медиацию в уголовном процессе (в том числе – в досудебном производстве), следует назвать Австрию, Бельгию, Финляндию, Францию. Относительно недавно медиация получила нормативно-правовую регламентацию в уголовно-процессуальном законодательстве ряда государств постсоветского пространства (Беларусь, Грузия, Казахстан, Кыргызстан, Латвия, Молдова [6, с. 11]). В отдельных упомянутых государствах, согласно статистическим данным, по результатам медиации прекращается до 60 % уголовных дел в отношении несовершеннолетних [9, c. 51]. Интересно отметить, что в некоторых странах (Австрия, Казахстан, Латвия, Молдова, Финляндия, Чехия) соответствующие положения не включены в уголовно-процессуальные кодексы, а регулируются иным законодательством (соответственно, в кодексы могут включаться бланкетные нормы) – например, уголовным, ювенальным, либо специально регламентирующим альтернативные средства разрешения споров; в случае Италии практика медиации имеет место без непосредственной законодательной регламентации. В большинстве упомянутых государств речь идет о применимости медиации по уголовным делам о преступлениях, не представляющих большой общественной опасности, однако, в некоторых случаях она допускается и в ситуациях совершения тяжких преступлений – например, в Бельгии по уголовным делам о преступлениях, предусматривающих наказание до 20 лет лишения свободы (что, в свою очередь, выглядит достаточно спорным – во всяком случае, в разрезе возможного прекращения уголовного преследования по данному основанию в связи с урегулированием конфликта сторонами).
Применительно к российской правовой системе, необходимо отметить, что при отсутствии формального запрета на медиацию в уголовном процессе в профильном федеральном законе [2], вопросы ее востребованности активно обсуждаются в юридической доктрине (в частности, среди сторонников ее признания в нашей стране стоит отметить М.А. Лавнова, Я.А. Климова, М.С. Колосович и др. [6; 7]); подчеркивается и наличие пока единичных практических ситуаций ее применения (вместе с тем, вследствие неформализованности и конфиденциальности процедуры, нельзя исключать ее несколько более широкое фактическое задействование, в частности, в контексте примирения сторон).
Думается, что закрепление возможности проведения медиации в рамках уголовного процесса в России выступает оправданным – безусловно, не по всем категориям дел, а, по аналогии с условиями прекращения уголовного дела в связи с примирением сторон – применительно к ситуациям совершения впервые преступлений небольшой и средней тяжести. Это способствовало бы как гармонизации положений различных отраслей процессуального законодательства, связанных с внедрением альтернативных средств разрешения споров, так и более последовательной реализации принципов гуманизма, процессуальной экономии, а также восстановления нарушенных прав и правовой определенности (в развитие логики процессуального реформирования последних лет, отмеченной такими новеллами, как введение возможностей прекращения уголовного дела или уголовного преследования в связи с назначением меры уголовно-правового характера в виде судебного штрафа (ст. 25.1 УПК РФ), прекращения уголовного преследования в связи с возмещением ущерба (ст. 28.1 УПК РФ).
Подводя итог изложенному, видится необходимым подчеркнуть, что сравнительно-правовые исследования свидетельствуют о наличии в различных национальных правовых системах достаточно существенной дифференциации в определении оснований прекращения уголовного преследования в досудебном производстве (при некоторой общности их базовых основ). В современных реалиях характерной чертой развития соответствующего регулирования и практики его применения выступает расширение оснований прекращения уголовного преследования в свете следующих тенденций:
- реализации (закрепления) принципа целесообразности (с приданием широких дискреционных полномочий органам расследования и надзорным органам);
- «смешанной» регламентации новых оснований (в контексте как непосредственно процессуальной кодификации, так и иного специализированного законодательства);
- закрепления спектра возможностей прекращения уголовного дела и уголовного преследования по результатам альтернативного разрешения спора.
Думается, что отдельные аспекты рассмотренного зарубежного опыта иллюстрируют целесообразность закрепления в российском уголовно-процессуальном законодательстве возможности проведения между потерпевшим и лицом, впервые подозреваемым или обвиняемым в совершении преступления небольшой или средней тяжести, процедуры медиации, а также введения дополнительного основания прекращения уголовного дела и уголовного преследования в связи с достижением соглашения по ее итогам (в том числе, и в рамках досудебного производства).
1. Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации от 18.12.2001 № 174-ФЗ (ред. от 28.12.2024) // СЗ РФ. 2001. № 52 (часть I). Cт. 4921.
2. Федеральный закон «Об альтернативной процедуре урегулирования споров с участием посредника (процедуре медиации)» от 27.07.2010 № 193-ФЗ (ред. От 19.07.2019) // СЗ РФ. 2010. № 31. Ст. 4162.
3. Антонов И.А., Мамонтов А.Г. Допустимость прекращения уголовного дела в ходе досудебного производства: больше вопросов, чем ответов // Вестник УЮИ. 2018 № 4 (82). С. 42 – 46.
4. Апостолова Н.Н. Целесообразность (дискреционность) в российском уголовном судопроизводстве: дисс… докт. юрид. наук. – Ростов-на-Дону, 2010. – 369 с.
5. Буфетова М.Ш., Литвинцева Н.Ю. К вопросу о принципе целесообразности в российском уголовном судопроизводстве // Вестник Восточно-Сибирского института МВД России. 2021. № 3. С. 167 – 177.
6. Климова Я.А., Колосович М.С. Медиативные процедуры в уголовном судопроизводстве // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2021. № 4 (59). С. 10 – 15.
7. Лавнов М.А. Институт прекращения уголовного дела в системе уголовно-процессуального права и правоприменительной практике: дисс… канд. юрид. наук. – Саратов, 2015. – 200 с.
8. Усачев А.А., Котлярова Л.Н. Принцип целесообразности в уголовном процессе: российский исторический и зарубежный опыт // Современные достижения и разработки в области юриспруденции: сб. науч. тр. по итогам междунар. науч.-практ. конф. – Оренбург: Федеральный центр науки и образования «ЭВЕНСИС», 2017. С. 25 – 27.
9. Шишковец И.И. Восстановительная медиация в уголовном процессе: перспективы применения в Республике Беларусь // Предварительное расследование. 2020. № 2 (8). С. 49 – 54.
10. A Comparative Analysis of Pre-Trial Procedure in Europe: The Search for an Ideal Model / Ed.: E. Johnston, R. Erbaş, D. Jasinski. – Istanbul: Istanbul University Publication, 2020. – 250 p.
